Нашим семьям

* * *

«Это действительно блестяще… Одна из самых потрясающих книг, что я читала, занимаясь нейропсихиатрией и вопросами интуиции».

Мона Лиза Шульц, доктор медицины, доктор философии, автор книги «Пробуждение интуиции»

«Этот труд крайне важен для дальнейшего развития отношений между наукой и религией. Как ученые, исследовавшие нейробиологические основы религиозного опыта, давшие его богословский анализ и оценку, авторы данной книги – единственные в своем роде. Книга убедительно показывает нам, что ум неизбежно склонен к духовности и религиозным переживаниям».

Отец Рональд Мэрфи, Орден Иезуитов, профессор Университета Джорджтауна

«Эта важная книга знакомит обычного читателя, исследователя и клинициста с новыми открытиями в области нейробиологии, касающимися влияния духовных переживаний на мозг, здоровье и болезни. Превосходный учебник».

Дэвид Ларсон, доктор медицины, магистр здравоохранения, президент Национального института исследований в области здравоохранения

«Удивительная работа отдела медицинских исследований Пенсильванского университета в рождающейся на наших глазах новой области нейротеологии».

Издание Национальной ассоциации регулирования фармацевтического дела (Канада) NAPRA ReView

«Эта книга заставит вас серьезно задуматься о религии… поскольку она дает общие основы для размышлений и дискуссий о духовной жизни Ньюберг, д’Аквили и Рауз сделали великое дело, написав эту смелую книгу. Ее следовало бы читать не только в религиозных кругах, но и в группах, обсуждающих прочитанные книги, и школах».

Газета The Providence Journal

«Легко написанная и легко читающаяся… завораживающая книга о взаимоотношениях нашего ума и наивысшей реальности»

Журнал Catholic Digest

1. Фотография Бога. Введение в биологию веры

В маленькой темной лаборатории большого университетского госпиталя молодой человек по имени Роберт зажигает свечи, воскуряет палочку с жасминовым благовонием, а затем садится на пол и с легкостью принимает позу лотоса. Верный буддист, практикующий тибетскую медитацию, он собирается снова отправиться во внутреннее созерцательное путешествие. Как обычно, Роберт стремится к тому, чтобы утихло непрестанное пустословие ума и он мог погрузиться в более глубокую и более ясную внутреннюю реальность. Подобные путешествия он совершал уже тысячу раз, но сейчас происходит нечто особое: пока он входит во внутреннюю духовную реальность, так что материальный мир вокруг него становится бледной иллюзией, он почти в буквальном смысле остается связан с физическим здесь и теперь с помощью хлопчатобумажной бечевки.

Один свернутый конец бечевки лежит около Роберта, другой находится за закрытой дверью лаборатории в соседней комнате на моем пальце – я сижу вместе с моим другом и многолетним коллегой по исследовательской работе доктором Юджином д’Аквили.

Мы с Джином ждем, когда Роберт через веревочку подаст нам сигнал о том, что его медитативное состояние достигло своей трансцендентной вершины. Именно момент духовного подъема представляет для нас особый интерес.1
Поскольку суждение о том моменте, когда медитация достигает вершины, крайне субъективно, его очень трудно определить и еще труднее измерить. Тем не менее такое «пиковое» состояние крайне интересно, поскольку оно несет в себе самый глубокий духовный смысл и сильнее всего влияет на человека. Пиковое переживание можно выявить с помощью нескольких различных инструментов, которые позволяют одновременно следить за изменением разных параметров. Легче всего идентифицировать подобные моменты, следя за такими показателями, как ток крови в мозге, электрическая активность мозга и некоторые соматические реакции, в частности артериальное давление и частота сердечных сокращений. Начиная наши исследования, мы старались ориентироваться на субъективные ощущения человека, оценивающего свои переживания. Вот почему погруженные в медитацию испытуемые держали рядом с собой веревочку, которая позволяла им, не нарушая процесса медитации, подать нам сигнал в тот момент, когда они достигали самого глубокого состояния. Поскольку мы изучали самых опытных практиков медитации, бечевка им почти или совсем не мешала. Чтобы более детально изучить эти состояния, понадобятся и другие исследования. Пока же достаточно сказать, что мы можем исследовать пиковые состояния или строить гипотезы о них на основе изучения «менее глубоких» состояний, несмотря на то, что нам сложно понять, когда и каким образом возникают эти пиковые переживания. Стоит назвать имена и двух других наиболее важных участников наших исследований: это доктор Абасс Алави, глава отделения ядерной медицины в госпитале Университета Пенсильвании, который оказывал мне огромную поддержку, хотя иногда я занимался довольно странными вещами, и связанный с тем же Университетом Пенсильвании доктор Майкл Бэйм, специалист по внутренним болезням, практикующий тибетский буддизм.

Метод: как уловить духовную реальность

На протяжении многих лет мы с Джином изучали взаимосвязи между религиозным опытом и работой мозга, и мы надеялись, что, исследуя деятельность мозга Роберта в наиболее интенсивные и мистические моменты его медитации, мы сможем лучше понять таинственные связи между сознанием человека и его постоянным непреодолимым стремлением установить отношения с чем-то бульшим, чем он сам.

Ранее, беседуя с нами, Роберт пытался описать нам словами, как его медитация достигает духовной вершины. Сначала, говорил он, успокаивается ум, что дает возможность появиться более глубинной и определенной части Я. Роберт считает, что внутреннее Я есть самая подлинная часть его идентичности, причем эта часть никогда не меняется. Для Роберта такое внутреннее Я не метафора и не просто установка, оно имеет буквальный смысл, оно устойчиво и реально. Это то, что остается, когда сознание оставляет свои заботы, страхи, желания и другие занятия. Он считает, что это внутреннее Я составляет саму суть его бытия. Если на Роберта надавить в разговоре, он даже может назвать собственное Я своей «душой».2
Здесь слово «душа» используется в самом широком смысле, иначе оно могло бы породить путаницу между восточными и западными представлениями о религии и духовности. Представления буддистов очень трудно объяснить в рамках мышления Запада. Тем не менее здесь мы попытались представить эти представления как можно в более простой форме.

«Возникает чувство вечности и бесконечности…

В этот момент я как бы становлюсь частью всех и всего, приобщаюсь к существующему»

Роберт говорит, что когда это глубинное сознание (какова бы ни была его природа) возникает в моменты медитации, когда он целиком поглощен созерцанием внутреннего, то внезапно начинает понимать, что его внутреннее Я не есть нечто изолированное, но что оно неразрывно связано со всем творением. Однако когда он пытается описать этот крайне личный опыт словами, то неизбежно обращается к знакомым клише, которыми на протяжении веков пользовались люди, пытаясь рассказать о необъяснимых духовных переживаниях. «Возникает чувство вечности и бесконечности, – может сказать он. – В этот момент я как бы становлюсь частью всех и всего, приобщаюсь к существующему».3
Описывая свои переживания, наши испытуемые обычно говорят о чувстве единства с миром, об исчезновении Я и сильных эмоциях, как правило связанных с состоянием глубокого покоя.

Для традиционного ученого подобные слова не имеют никакой ценности. Наука занимается тем, что можно взвесить, сосчитать и измерить – а все то, что не поддается верификации на основе объективного наблюдения, просто нельзя назвать научным. Хотя если бы какого-то ученого заинтересовал опыт Роберта, он как профессионал должен был бы заявить, что слова практика медитации носят слишком личный и слишком спекулятивный характер, так что они вряд ли указывают на какой-либо конкретный феномен в материальном мире.4
В типичном случае научный метод позволяет называть «реальными» лишь те вещи, которые можно измерить.

Однако после многих лет исследовательской работы мы с Джином пришли к убеждению, что переживания, о которых сообщает Роберт, вполне реальны и их можно измерить и верифицировать с помощью настоящей науки5
Слово «реальный» здесь не обязательно предполагает существование некой внешней реальности, связанной с таким переживанием, оно говорит о том, что это переживание обладает по меньшей мере внутренней реальностью.

Вот что заставляет меня сидеть за спиной у Джина в тесном смотровом кабинете, держа между пальцами тонкую веревочку: я жду, когда у Роберта наступит момент мистического полета, потому что хочу «сфотографировать» это переживание.6
Мы понимаем, что это не просто «фотография», однако именно такова суть нашей работы. Точно запечатлеть момент интенсивного мистического переживания нелегко, кроме того, несмотря на то что наши испытуемые планируют свои упражнения по медитации, очень трудно предсказать, как долго продлится такое состояние и насколько сильным оно будет. Тем не менее, как мы полагаем, мы в состоянии изучать процессы в мозге, которые представляют основу процесса медитации, и создать ясную и удивительную картину работы мозга в моменты духовных переживаний.

Духовные переживания реальны, и их можно измерить и верифицировать с помощью настоящей науки

Роберт медитирует, а мы ждем около часа. Затем я чувствую, что он осторожно тянет за веревочку. Это означает, что мне пора ввести радиоактивный материал в капельницу, чтобы тот по длинной трубочке поступил в вену на левой руке Роберта. Мы даем ему еще немного времени на завершение медитации, а затем сразу доставляем его в один из кабинетов отделения ядерной медицины, где находится самое современное устройство для однофотонной эмиссионной компьютерной томографии (ОФЭКТ). Роберт моментально оказывается на металлическом столе, и вокруг его головы с помощью четкого движения роботов начинают вращаться три гамма-камеры.

Камера для ОФЭКТ – это высокотехнологичное устройство для визуализации, которое выявляет радиоактивное излучение7
Существуют и некоторые другие технологии визуализации, подобные ОФЭКТ, которые можно использовать для исследования деятельности мозга. Это позитронно-эмиссионная томография (ПЭТ) и функциональная магнитно-резонансная томография (ФМРТ). У любой из подобных техник есть свои преимущества и свои недостатки по сравнению с другими. Мы выбрали ОФЭКТ из практических соображений: эта техника позволяла испытуемому заниматься медитацией вне сканирующего устройства, что было бы сложнее сделать в случае ПЭТ и совсем невозможно с ФМРТ.

Камеры ОФЭКТ сканируют голову Роберта, выявляя место накопления радиоактивного материала, который мы ввели в тот момент, когда он потянул за бечевку. Этот материал распространяется по кровеносным сосудам и почти моментально поступает к мозговым клеткам, где и остается на протяжении нескольких часов. Таким образом метод ОФЭКТ дает нам точный стоп-кадр состояния кровеносного потока в мозгу Роберта сразу после введения вещества – то есть именно в пиковый момент медитации.

Усиление притока крови к какой-то части мозга указывает на усиление активности данной зоны8
В целом усиление притока крови связано с усилением активности по той причине, что мозг сам регулирует свой кровоток в зависимости от потребностей отдельных его участков. Хотя это не абсолютное правило. В случае инсульта или травмы головы такой связи не наблюдается. Кроме того, некоторые нервные клетки активизируют какие-то участки мозга, а другие клетки подавляют их активность. Таким образом, увеличение притока крови может говорить о подавлении активности, приводящем к снижению активности мозга в целом.

Поскольку на сегодняшний день мы достаточно хорошо понимаем, какие функции выполняют отдельные зоны мозга, мы можем предполагать, что ОФЭКТ представит нам картину работы мозга Роберта в кульминационный момент его медитации.

Данные, которые мы получаем

Полученные данные действительно интересны. На томограммах мы видим признаки необычной активности малого участка серого вещества на вершине задней части мозга (см. рис. 1). Это сплетение нейронов с узко-специальной функцией называется задней верхней теменной долей, но для данной книги мы придумали иное название этого участка: ориентационно-ассоциативная зона, или ОАЗ.9
Здесь следует заметить, что в этой книге мы часто используем термины, неизвестные науке; иногда мы употребляем собственные понятия, которые должны помочь читателю познать механизм работы мозга. Тем не менее мы постарались дать указания на научные термины для заинтересованных.

Первоочередная задача ОАЗ – ориентация человека в физическом пространстве. Она оценивает, что находится выше и что ниже, помогает нам судить об углах и расстояниях и позволяет нам безопасно перемещаться в опасном физическом окружении10
В данной книге мы будем говорить о функциях различных частей мозга. Хотя функции в какой-то степени привязаны к определенным участкам мозга, не следует забывать о том, что мозг всегда работает как единая система, где для работы каждой отдельной части нужна слаженная работа других частей.

Для выполнения такой функции эта зона прежде всего должна иметь ясный и устойчивый образ физических границ человека. Сказать проще, она должна четко отделять тебя от всего остального, от того, что есть не ты, от того, что составляет остальную вселенную.

Рис. 1: В верхнем ряду представлено образ мозга испытуемого, когда тот отдыхает; можно видеть, что уровень активности равномерно распространен по всему мозгу. (Верхняя часть образа – это передняя часть мозга, ассоциативная зона внимания, АЗВ, а нижняя часть соответствует ориентационно-ассоциативной зоне, ОАЗ.) В нижнем ряду – образы мозга испытуемого во время медитации, при этом активность левой зоны ориентации (справа от вас) заметно меньше соответствующей правой зоны. (Чем темнее зона, тем выше ее активность, а чем светлее, тем активность меньше.) Мы представляем здесь черно-белые образы, поскольку это делает изображение в нужной степени контрастным при печати, хотя на экране компьютера мы видим образы в цвете.

Может показаться странным, что мозгу понадобился специальный механизм, чтобы отличать тебя от всего остального в мире; для нормального сознания это отличие кажется чем-то до смешного очевидным. Но это объясняется именно тем, что ОАЗ исполняет свою работу добросовестно и незаметно. И при поражении этой зоны мозга человеку крайне трудно перемещаться в пространстве. Когда такой человек, например, подходит к постели, мозг тратит столько сил на постоянную оценку углов, глубины и расстояний, что без его помощи просто лечь для человека становится невозможно трудной задачей. Без помощи зоны ориентации, которая постоянно следит за меняющимся положением тела, человек не может найти свое место в пространстве ни психически, ни физически, так что при попытке лечь на кровать он может упасть на пол или, если ему удалось оказаться на матрасе, когда он пожелает улечься покомфортнее, он прижмется к стене в неудобной позе.

Но в нормальных обстоятельствах ОАЗ помогает создавать четкое ощущение физического положения в мире, так что нам об этом вовсе не приходится думать. Чтобы хорошо делать свое дело, зоне ориентации требуется постоянный приток нервных импульсов от сенсорных датчиков со всего тела. ОАЗ сортирует и обрабатывает эти импульсы со сверхъестественной скоростью в каждый момент нашей жизни. По своей невероятной трудоспособности и быстроте она превосходит самые современные компьютеры.

И потому неудивительно, что образы мозга Роберта при исследовании системой ОФЭКТ, выполненном до занятия медитацией в обычном состоянии его сознания (базовый уровень), показывают, что многие участки мозга, включая зону ориентации, находятся в состоянии высокой активности. При этом на экране мы видим пульсирующие вспышки ярко-красного или желтого цвета.

Когда медитация у Роберта достигает своей вершины, на образах мозга эта зона окрашивается холодными зелеными и голубыми тонами, что указывает на резкое снижение ее активности.

Это открытие нас заворожило. Мы знаем, что зона ориентации никогда не отдыхает: как же нам тогда объяснить такое необычное снижение активности этого небольшого участка мозга?

И здесь нам пришла в голову удивительная мысль: если зона ориентации продолжает работать с обычной интенсивностью, но что-то заблокировало приток сенсорной информации к ней11
Подобного рода блокировка притока информации наблюдается при некоторых процессах – как нормальных, так и патологических. Многие структуры мозга лишаются притока информации в силу действия разных тормозящих систем. Мы поговорим о подобных процессах подробнее далее.

Эта гипотеза позволила бы объяснить снижение мозговой активности в данной зоне. А еще любопытнее другое: это могло бы означать, что ОАЗ на время «слепнет», она лишается той информации, которая ей нужна для нормальной работы.

Что же должно произойти, спрашивали мы себя, когда ОАЗ лишится информации, необходимой для ее работы? Будет ли она продолжать следить за границами тела? Но если к ОАЗ перестанет поступать нужная информация, она не сможет определить эти границы.

Как же в этом случае будет действовать мозг? Может быть, зона ориентации, неспособная найти границы телесного Я, допустит, что таких границ не существует? Быть может, в этом случае мозг сможет наделить Я бесконечностью и воспринимать его как систему связей со всеми и всем, что находится в сфере ума. И такая картина воспринимается как окончательная и неоспоримая реальность.

Именно так Роберт и поколения мистиков Востока, жившие ранее, описывали свои пиковые мистические и духовные переживания и наивысшие моменты медитации. Вот как об этом говорят Упанишады индуистов:

Как река, текущая на восток и запад,
Впадает в море и становится едина с ним,
Начисто забыв о существовании отдельных рек,
Так и все творения теряют свою обособленность,
Когда, наконец, сливаются. 12
Цит. по: Easwaran, 1987.

Роберт входил в число восьми наших испытуемых, практиковавших тибетскую медитацию. В каждом случае это была одна и та же рутинная процедура, и буквально у всех испытуемых сканирование методом ОФЭКТ позволяло выявить снижение активности зоны ориентации в тот момент, когда их медитация достигала вершины.13
Хотя не у всех обследуемых наблюдалось специфическое снижение активности в зоне ориентации, можно было выявить сильную отрицательную корреляцию между усилением активности лобной доли (области мозга, участвующей в фокусировке внимания) и активностью зоны ориентации. Из этих данных следовал такой вывод: чем лучше испытуемый фиксирует внимание во время медитации, тем сильнее тормозится приток информации к зоне ориентации. Но почему не у всех испытуемых снижалась активность зоны ориентации? Здесь возможны два объяснения. Во-первых, быть может, испытуемый, у которого активность ОАЗ не снижалась, занимался медитацией не так успешно, как другие, и хотя мы все время пытались оценить процесс медитации, – это глубоко субъективное состояние, плохо поддающееся измерению. Во-вторых, данное исследование позволяло нам изучать лишь один определенный момент медитации. Возможно, что на ранних ее этапах происходит усиление активности зоны ориентации, когда испытуемый сосредоточивает внимание на визуальном образе. Возможно, мы могли бы наблюдать, что активность зоны ориентации повышается, остается на базовом уровне или снижается в зависимости от стадии медитации, в которой реально находится субъект, хотя он сам считает, что находится на более глубокой стадии. Мы подробнее обсудим следствия этих данных в главе, посвященной мистическому опыту.

Позже мы расширили рамки эксперимента и исследовали таким же образом нескольких францисканских монахинь на молитве14
Подробнее об этих экспериментах см.: Newberg et al. 1997, 2000.

И снова сканирование методом ОФЭКТ показало, что в пиковые моменты религиозных переживаний у сестер можно было наблюдать подобные изменения мозговой активности. Однако, в отличие от буддистов, сестры описывали свой опыт по-другому: они говорили о ясном чувстве близости Бога и слиянии с Ним15
Мы будем привычно пользоваться мужским родом, говоря о Боге, хотя Его можно представлять себе и по-другому.

Их описания походили на слова христианских мистиков прошлого, включая такие слова францисканской монахини XIII века Анджелы из Фолиньо: «Как велика милость Того, Кто осуществляет этот союз… Я обладала Богом в такой полноте, что уже не жила в обычном моем состоянии, но меня повели к миру, в котором я соединилась с Богом и могла радоваться всему».

В процессе наших исследований и накопления данных мы с Джином нашли, как мы полагаем, надежное свидетельство того, что мистический опыт наших испытуемых – измененное состояние сознания, в котором, по их словам, Я сливается с чем-то большим, – не было просто эмоциональным курьезом или просто плодом фантазии, но всегда соответствовало ряду наблюдаемых неврологических феноменов, довольно необычных, но не выходящих за рамки нормального режима работы мозга. Иными словами, мистический опыт реален с биологической точки зрения, доступен наблюдению и может быть предметом научного исследования.

В пиковые моменты религиозных переживаний можно наблюдать существенные изменения мозговой активности

Такой результат не был для нас неожиданным. На самом деле все наши предыдущие исследования позволяли его предсказать. На протяжении многих лет мы просматривали научные труды, посвященные взаимосвязям между религиозными практиками и мозгом, пытаясь понять, какова биологическая основа веры. Мы изучали большое количество самых разных материалов. В некоторых исследованиях рассматривались интересующие нас вопросы на уровне простой физиологии – скажем, речь в них шла об изменении артериального давления во время медитации. Другие касались куда более возвышенной материи – например, была попытка измерить целительную силу молитвы. Мы знакомились с исследованиями состояния людей, переживших клиническую смерть, изучали мистические эмоции, вызванные эпилепсией и шизофренией, собирали данные о галлюцинациях, спровоцированных химическими веществами или электростимуляцией участков мозга.

Кроме изучения научной литературы мы искали описания мистических переживаний в мировых религиях и мифах. В частности, Джин изучал ритуальные практики древних культур и пытался найти связь между появлением ритуалов и эволюцией человеческого мозга. Существует целое море данных, касающихся такой взаимосвязи религиозных ритуалов и мозга, но немногие из них были приведены в систему или включены в целостную картину. Но по мере того как мы с Джином исследовали горы сведений о религиозном опыте, ритуале и мозге, некоторые части пазла складывались в картинки, имеющие глубокий смысл. Постепенно мы создали гипотезу, что духовный опыт – самыми своими корнями – тесно связан с биологической сущностью человека. В каком-то смысле биология определяет собой духовные стремления.

Духовный опыт самыми своими корнями тесно связан с биологической сущностью человека

Сканирование методом ОФЭКТ позволило нам приступить к проверке нашей гипотезы, исследуя активность мозга людей, занимающихся духовными практиками. Нельзя сказать, что полученные результаты абсолютно доказывают нашу правоту, но они поддерживают нашу гипотезу, демонстрируя, что в момент духовного переживания мозг ведет себя так, как предсказывала наша теория16
Эти исследования были только нашей первой попыткой эмпирическим методом изучить нейрофизиологию духовного опыта. Тем не менее полученные результаты, как и результаты других исследований (см.: Herzog et al. 1990-1991, Lou et al. 1999), подтверждали важнейшие положения нашей гипотезы.

Эти обнадеживающие результаты углубили наш энтузиазм относительно работы и усилили интерес к тем вопросам, которые занимали нас на протяжении многих лет исследований. Вот на каких вопросах мы сосредоточили наше внимание. Коренится ли потребность людей создавать мифы в их биологической сущности? В чем заключается неврологическая тайна власти ритуала? Какова природа видений и откровений великих мистиков: связаны ли эти феномены с психическими или эмоциональными нарушениями или же они есть результат целостной системы обработки сенсорных данных при нормальной с неврологической точки зрения работе здоровой и устойчивой психики? Могли ли такие эволюционные факторы, как сексуальность и поиск пары, повлиять на биологический аспект религиозного экстаза?

Пытаясь лучше понять то, что следует из нашей теории, мы снова и снова наталкивались на один и тот же вопрос, который, похоже, был главным из всех прочих: нашли ли мы общие биологические корни для всех религиозных переживаний? И если нашли, что эта теория говорит нам о природе духовного поиска?

Скептик мог бы сказать, что если все духовные стремления и переживания, включая желание людей вступить в контакт с божественным, имеют биологическую природу, это объясняется бредовым состоянием, нарушением биохимических процессов в скоплении нервных клеток.

Однако данные исследований методом ОФЭКТ указывают на другую возможность. Зона ориентации здесь работала в необычном режиме, но нельзя сказать, что работала неправильно, и мы полагаем, что цветные образы томограммы на экране компьютера показывали нам, как мозг превращает духовный опыт в реальность. После многих лет изучения литературы и исследований мы с Джином продолжаем думать, что имели дело с реальными неврологическими процессами, которые в ходе эволюции дали возможность нам, людям, выходить за рамки материального существования и вступать в связь с более глубокой, духовной частью нас самих, которая воспринимается нами как абсолютная и универсальная реальность, связывающая нас со всем существующим.

В данной книге мы намерены представить контекст для этих удивительных гипотез. Мы рассмотрим биологическую сторону стремления человека создавать мифы и покажем неврологические механизмы, которые придают этим мифам форму и снабжают силой. Мы поговорим о взаимосвязи мифа и ритуала и объясним, как ритуальное поведение влияет на нервные клетки мозга, создавая такие состояния, которые связаны с рядом переживаний трансцендентного, начиная с легкого ощущения духовной общности с членами конгрегации и кончая более глубинным чувством единства, которое проявляется при участии в интенсивных и продолжительных религиозных обрядах. Мы покажем, что глубокий духовный опыт святых и мистиков любой религии и любой эпохи также можно связать с той деятельностью мозга, которая наделяет ритуал трансцендентной силой. Мы также покажем, как стремление мозга интерпретировать подобные переживания может стать биологической основой различных конкретных религиозных верований.

Мой коллега и друг Джин д’Аквили, к великому сожалению, умер незадолго до того, как была начата работа над данной книгой, и его здесь остро не хватает. Именно Джин вдохновил меня заняться изучением взаимосвязи ума и духа, именно он научил меня другими глазами смотреть на сложную структуру уникального органа, находящегося в нашем черепе. Наша совместная работа – научные исследования, положенные в основу данной книги, – снова и снова вынуждала меня пересматривать мои ключевые представления о религии и, в сущности, о жизни, реальности и даже ощущении собственного Я. Это было путешествие к открытию своего Я, в котором я менялся, и совершить которое, как я думаю, нас призывает наш мозг. Далее на этих страницах представлено путешествие к самым глубинным тайнам мозга, к самой сердцевине нашего Я. Оно начинается с самого простого вопроса: каким образом мозг определяет то, что реально?

Эндрю Ньюберг, Юджин Д"Аквили, Винс Рауз

Тайна Бога и наука о мозге. Нейробиология веры и религиозного опыта

Нашим семьям

«Это действительно блестяще… Одна из самых потрясающих книг, что я читала, занимаясь нейропсихиатрией и вопросами интуиции».

Мона Лиза Шульц, доктор медицины, доктор философии, автор книги «Пробуждение интуиции»

«Этот труд крайне важен для дальнейшего развития отношений между наукой и религией. Как ученые, исследовавшие нейробиологические основы религиозного опыта, давшие его богословский анализ и оценку, авторы данной книги – единственные в своем роде. Книга убедительно показывает нам, что ум неизбежно склонен к духовности и религиозным переживаниям».

Отец Рональд Мэрфи, Орден Иезуитов, профессор Университета Джорджтауна

«Эта важная книга знакомит обычного читателя, исследователя и клинициста с новыми открытиями в области нейробиологии, касающимися влияния духовных переживаний на мозг, здоровье и болезни. Превосходный учебник».

Дэвид Ларсон, доктор медицины, магистр здравоохранения, президент Национального института исследований в области здравоохранения

«Удивительная работа отдела медицинских исследований Пенсильванского университета в рождающейся на наших глазах новой области нейротеологии».

Издание Национальной ассоциации регулирования фармацевтического дела (Канада) NAPRA ReView

«Эта книга заставит вас серьезно задуматься о религии… поскольку она дает общие основы для размышлений и дискуссий о духовной жизни Ньюберг, д’Аквили и Рауз сделали великое дело, написав эту смелую книгу. Ее следовало бы читать не только в религиозных кругах, но и в группах, обсуждающих прочитанные книги, и школах».

Газета The Providence Journal

«Легко написанная и легко читающаяся… завораживающая книга о взаимоотношениях нашего ума и наивысшей реальности»

Журнал Catholic Digest

1. Фотография Бога. Введение в биологию веры

В маленькой темной лаборатории большого университетского госпиталя молодой человек по имени Роберт зажигает свечи, воскуряет палочку с жасминовым благовонием, а затем садится на пол и с легкостью принимает позу лотоса. Верный буддист, практикующий тибетскую медитацию, он собирается снова отправиться во внутреннее созерцательное путешествие. Как обычно, Роберт стремится к тому, чтобы утихло непрестанное пустословие ума и он мог погрузиться в более глубокую и более ясную внутреннюю реальность. Подобные путешествия он совершал уже тысячу раз, но сейчас происходит нечто особое: пока он входит во внутреннюю духовную реальность, так что материальный мир вокруг него становится бледной иллюзией, он почти в буквальном смысле остается связан с физическим здесь и теперь с помощью хлопчатобумажной бечевки.

Один свернутый конец бечевки лежит около Роберта, другой находится за закрытой дверью лаборатории в соседней комнате на моем пальце – я сижу вместе с моим другом и многолетним коллегой по исследовательской работе доктором Юджином д’Аквили. Мы с Джином ждем, когда Роберт через веревочку подаст нам сигнал о том, что его медитативное состояние достигло своей трансцендентной вершины. Именно момент духовного подъема представляет для нас особый интерес.

Метод: как уловить духовную реальность

На протяжении многих лет мы с Джином изучали взаимосвязи между религиозным опытом и работой мозга, и мы надеялись, что, исследуя деятельность мозга Роберта в наиболее интенсивные и мистические моменты его медитации, мы сможем лучше понять таинственные связи между сознанием человека и его постоянным непреодолимым стремлением установить отношения с чем-то бульшим, чем он сам.

Ранее, беседуя с нами, Роберт пытался описать нам словами, как его медитация достигает духовной вершины. Сначала, говорил он, успокаивается ум, что дает возможность появиться более глубинной и определенной части Я. Роберт считает, что внутреннее Я есть самая подлинная часть его идентичности, причем эта часть никогда не меняется. Для Роберта такое внутреннее Я не метафора и не просто установка, оно имеет буквальный смысл, оно устойчиво и реально. Это то, что остается, когда сознание оставляет свои заботы, страхи, желания и другие занятия. Он считает, что это внутреннее Я составляет саму суть его бытия. Если на Роберта надавить в разговоре, он даже может назвать собственное Я своей «душой».

«Возникает чувство вечности и бесконечности…

Тайна Бога и наука о мозге [Нейробиология веры и религиозного опыта] Ньюберг Эндрю

Рождение мифа

Рождение мифа

Как мы уже упоминали, первые артефакты, указывающие на создание мифов, связаны с неандертальцами, мозг которых, хотя не такой совершенный, как мозг Homo sapiens , вероятно, содержал неврологические структуры, способные поддерживать каузальную и бинарную функции. Однако не исключено, что впервые мифы появились у гоминидов, живших еще раньше, но время уничтожило свидетельства, указывающие на это. Наши представления о мозге предшественников человека, хотя они весьма несовершенны, позволяют предположить, что потребность в восприятии и понимании метафизических аспектов существования возникла в истории происхождения Homo sapiens очень рано.

Височная доля – наиважнейшая часть мозгового центра мифотворчества

Кем бы ни были на самом деле первые творцы мифов, можно предположить, что они отличались от всех прочих живых существ хорошо развитой и функционирующей теменной долей мозга. У человека в области теменной доли находятся неврологические структуры, на которых основана работа каузального и бинарного операторов, и, кроме того, центр речи, также необходимый для создания мифа. Можно сказать, что височная доля – наиважнейшая часть мозгового центра мифотворчества. Мозг, в котором эта доля отсутствует, не может противопоставлять, а потому не способен создать важнейшие компоненты структуры мифа. Кроме того, такой мозг не понимает концепции причины, а потому в нем не возникает самой потребности создавать мифы. И наоборот, любой мозг, снабженный этими способностями, вынужден использовать их для анализа всех своих переживаний. Когда же он сталкивается с какой-либо необъяснимой тайной бытия, он неизбежно пытается ее разрешить с помощью мифа; об этом говорят все без исключения культуры человека или даже его предков, обладающих нужным мозговым аппаратом.

Рудиментарная версия теменной доли есть у нашего близкого эволюционного родственника – у шимпанзе. Хотя эти обезьяны достаточно разумны, чтобы усвоить простейшие концепции математики и научиться невербальному языку, их мозгу, вероятно, не хватает сложных неврологических структур, которые позволили бы ему сформулировать любую значимую абстрактную мысль – а именно такие мысли порождают культуру, искусство, математику, технику и мифы.

Более совершенная теменная доля, вероятно, была у австралопитека , древнего предка человека, похожего на прямоходящую обезьяну, который искал себе пищу в дикой местности несколько миллионов лет назад. Отпечаток внутренней поверхности черепа австралопитека показывает, что этот предок человека обладал теменной долей, которая, хотя и была невелика, позволяла ему создавать рудиментарные концепции, так что он мог находить противоположности и имел представление о причинно-следственных связях. Это позволяет думать, что австралопитеки были первыми существами из наших предков, которые обладали необходимым минимумом структур мозга для создания мифов. Разумеется, не исключено, что они никогда не обращались к мифам. Хотя мозг австралопитека и обладал теменной долей, ее не поддерживали неврологические структуры, отвечающие за речь и вербальную деятельность, которые также необходимы для полноценного процесса создания мифа. Лишенные возможности говорить или даже мыслить вербально, австралопитеки , вероятно, испытывали экзистенциальную тревогу и даже интуитивно искали, как от нее избавиться. Возможно, такой ум мог создавать свою личную мифологию, основанную на абстрактных невербальных символах, но об этом можно только строить догадки.

Другие варианты строения теменной доли мы видим у древних приматов, живших до возникновения эволюционной линии человека, но ни в одном случае мы не встречаем такого неврологического аппарата, который мог бы обеспечить создание мифа. Фактически ум, оснащенный таким полноценным аппаратом, впервые появился только лишь с возникновением рода Homo , то есть с появлением с точки зрения эволюции нашей родительской семьи. Таким умом обладал охотник-собиратель, умевший изготавливать инструменты, которого называют Homo erectus , он обитал на земле несколько сотен тысячелетий назад и мог ходить прямо. Под сводом достаточно объемного черепа Homo erectus находился сложный мозг, снабженный всеми важнейшими нервными структурами для речи и вербального поведения. Он также обладал хорошо развитой теменной долей и всеми необходимыми связями и изгибами, так что можно почти с полной уверенностью сказать, что ему было доступно каузальное и антиномичное мышление, необходимое для создания мифов.

Мы не знаем, пользовался ли когда-нибудь Homo erectus этой потенциальной способностью творить мифы – не сохранилось никаких материальных свидетельств о том, что он соблюдал какие-либо ритуалы. Первые подобные дошедшие до нас артефакты относятся к эпохе неандертальцев, которые жили на земле почти сто тысяч лет назад. Однако наличие каузальной и бинарной функций и способности пользоваться речью позволяют нам предположить, что Homo erectus, от которого идет наша семейная линия, то первое живое существо, которое можно назвать человеком, был также первым разумным существом, ощущавшим духовную реальность – сферу существ и сил за пределами материального мира – и искавшим объяснение для этой реальности в мифах. Чтобы лучше понять, как и почему когнитивные функции мозга в биологическом смысле заставляли его создавать мифы, нам сначала следует понять, как он решал более неотложные проблемы реального мира.

Homo erectus, первое живое существо, которое можно назвать человеком, был также первым разумным существом, ощущавшим духовную реальность

Вообразим себе, например, что доисторический охотник возвращается к себе домой по незнакомой чаще. Он о чем-то думает по пути и лишь смутно осознает, что в лесу раздаются какие-то звуки, но здесь он слышит хруст ветки у ближайшего куста, и здесь же весь его ум непроизвольно сосредоточивается на этом звуке. Эта психическая мобилизация объясняется немедленной активацией миндалевидного тела, древней сторожевой собаки лимбуса, которое обрабатывает всю поступающую сенсорную информацию, чтобы найти там знаки опасности или потенциальных возможностей. Когда миндалевидное тело выявляет звуковой сигнал, свидетельствующий о внезапном шуме, происхождение которого трудно объяснить, оно заставляет ум охотника сосредоточить на нем внимание. Одновременно автономная нервная система запускает реакцию возбуждения, так что тело приходит в состояние готовности к действию. В ту же долю секунды, когда охотник впервые слышит подозрительный звук, когнитивный императив вынуждает каузальный оператор заняться исследованием его значения.

Поиск причины есть наиважнейшая задача каузального оператора, но, допустим, охотник внимательно осматривает ближайшие кусты и ничего не находит. Неопределенность в такой острый момент невыносима для каузального оператора – он начинает иную работу, которую делает при отсутствии наблюдаемой причины явления: он предполагает наличие какой-то другой причины. Это предположение связано с активностью гиппокампа, лимбической структуры, сохраняющей опыт прошлого в виде воспоминаний. Ум мгновенно исследует запас воспоминаний, сортируя и группируя их в поисках нужного содержимого – образов, звуков или каких-то цельных переживаний, – которое могло бы пролить свет на данную проблему.

Такая задача категоризации очень трудная, но мозг мгновенно исследует все хранящиеся в нем воспоминания, отбрасывая ненужную информацию, и каузальный оператор выдает наилучшее решение: он сообщает уму охотника, что в кустах затаился леопард. Допустим, охотник уже видел в этот день отпечатки лап этой большой кошки, а однажды спасался от леопарда в таком же лесу, и потому ему уже некогда обдумывать смысл происходящего: невидимый хищник стал реальным, жизни охотника грозит непосредственная опасность, так что ему остается только спасаться бегством.

Позже, в момент, когда нет опасности, охотник может снова задуматься о своей реакции. В конце концов, он не мог знать наверняка, сидел ли в кустах леопард – хрустнуть веткой мог, скажем, кабан или даже не представляющий угрозы пасущийся олень. Но охотнику не обязательно было знать, что там действительно был леопард, было достаточно в это верить . Каузальный оператор был предназначен обеспечивать скорее выживание, чем выявление истины, и если в кустах действительно затаился леопард, именно способность охотника думать о потенциальной опасности – которой лишена антилопа, которая реагирует только на опасность, – спасла ему жизнь.

Но как он может так твердо верить в то, что, быть может, не соответствует истине? Вероятно, за реакцией охотника стоял не только здравый смысл, но и нечто большее. Как мы думаем, невидимый леопард стал для него реальностью по той причине, что нейробиологические силы не оставили ему иной возможности.

Охотнику не обязательно было знать, что в кустах действительно затаился леопард, было достаточно в это верить

Этот процесс начался в миндалевидном теле охотника, именно оно вынудило ум с его когнитивными операциями сделать центром всего таинственный звук в кустах. Каузальный оператор или, точнее, структуры мозга, на которых основывается работа каузального оператора, в ответ выдвинули предположение о наличии леопарда. В то же время бинарный оператор рассматривал эту проблему как конфликт противоположностей. Если говорить конкретно, это конфликт между леопардом и отсутствием леопарда, а на глубоком и более широком уровне – это фундаментальный конфликт между жизнью и смертью.

В любом случае подобные острые конфликты следует эффективно разрешать. Левое аналитическое и вербальное полушарие немедленно приступает к этому, устанавливая некоторые логические связи: охотник понимает, что находится в месте, где обитают леопарды, и вспоминает, что видел следы этого хищника неподалеку отсюда. Логично также предположить, что в кустах затаился леопард.

Одновременно охотник понимает, что он видел следы, оставленные несколько дней назад. Он знает, что обычно в это время дня леопарды не занимаются охотой. Логика заставляет думать, что не леопард, а кто-то или что-то еще – скажем, олень или кабан – было источником того необъяснимого звука. Тогда перед охотником встает логическая дилемма: обратившись в бегство, он может упустить легкую добычу, но промедление может стоить ему жизни.

Пока вербальное и аналитическое левое мозговое полушарие пытается решить эту проблему, интуитивное и холистическое правое полушарие применяет иной подход. Правая часть мозга анализирует ощущение данной ситуации, используя не столько язык и логику, сколько образы и эмоции. Правое полушарие вызывает образы легкой добычи, которые порождают весьма позитивную реакцию. Но эти позитивные чувства сходят на нет в ответ на яркие образы нападения леопарда на охотника. Правый мозг цепляется за эту возможность и обращается к воспоминанию о том, как некогда эта кошка-людоед преследовала охотника в лесу, похожем на этот. Правое полушарие помнит, какой это был ужас, и принимает решение: в кустах сидит леопард.

Такое эмоциональное суждение немедленно окрашивает собой процесс принятия решения левым полушарием. Логическое представление о леопарде обрело мощный эмоциональный заряд, и интуитивные способности правого мозга начинают взаимодействовать с логической силой левого, благодаря чему представления обретают глубину и уверенность. Охотник не просто думает о леопарде в кустах, он ощущает это всем своим существом.

Теперь противоречия между присутствием леопарда и его отсутствием и между жизнью и смертью были однозначно разрешены на неврологическом уровне. Причина была выявлена. Идеи стали твердыми убеждениями с сильным эмоциональным зарядом; логическая возможность превратилась в представление, подкрепляемое внутренним чувством.

В каком-то смысле наш охотник создал простейший миф – миф о леопарде в кустах. Как и все прочие мифы, этот был порожден неотложным вопросом, на который дать ответ было невозможно, – вопросом о шуме и его значении. Найти на него ответ было слишком важно, а потому когнитивный императив вынудил ум включить все его аналитические возможности. Каузальный оператор нашел правдоподобное объяснение шума. Бинарный оператор представил проблему в виде противоположностей. И наконец, холистическое согласие левого и правого полушарий мозга породило единое решение, в котором логические идеи соединились с эмоциональными убеждениями. Такие убеждения позволили преодолеть все сомнения и обеспечили охотника полной инструкцией для эффективных действий.

Подобно любым действенным мифам, представление о леопарде в кустах может быть истиной в буквальном смысле, а может и не быть. Однако этот простой сценарий позволяет объяснить необъяснимое так, что у охотника появляется возможность прибегнуть к необходимым и активным действиям по спасению жизни. Это представление дает ему больше шансов для выживания, в чем и заключалось предназначение этого когнитивного желания.

Это происходит автоматически: неуверенность порождает тревогу, а тревога требует своего разрешения. Иные решения здесь очевидны, и многие причины несложно увидеть сразу. Но когда это не так, когнитивный императив вынуждает нас найти вероятное решение в виде истории, вроде истории о леопарде в кустах. Эти истории особенно важны тогда, когда ум сталкивается с нашими экзистенциальными страхами. Мы страдаем. Мы обречены умереть. Мы малы и беззащитны в этом опасном и непонятном мире. У таких проблем нет простых решений. Здесь ум создает истории, которые обретают форму религиозных мифов.

Невозможно было бы проследить за взаимодействием бесконечных культурных и психологических факторов, которые привели к созданию какого-либо конкретного мифа, и было бы полным безумием думать, что кто-то сможет найти убедительное объяснение происхождения любого религиозного мифа. Но, если мы поставим этот вопрос в надлежащие рамки, мы несомненно можем исследовать биологическое происхождение стремления создавать мифы. И мы даже можем предполагать, как возникновение мифа связано с неврологическими структурами человека. Рассмотрим, например, такой сценарий:

В доисторическом племени, все участники которого тесно связаны между собой, кто-то умирает. Тело кладут на медвежью шкуру. Другие члены племени подходят и ласково прикасаются к усопшему. Они понимают, что этот человек недавно существовал, а теперь его нет. Он был теплым и энергичным, а теперь стал холодным и безжизненным.

Вождь племени, который порой погружается в раздумья, садится у костра и смотрит на мертвое тело, которое недавно было его товарищем. «Чего здесь не хватает? – думает он. – Как это что-то потерялось и куда оно делось?» Под потрескивание огня вождь смотрит на умершего, и его охватывает печаль и тревога. Ум требует объяснения и не успокоится, пока его не найдет, но чем глубже вождь погружается в загадку жизни и смерти, тем сильнее становится его экзистенциальный ужас.

С нейробиологической точки зрения скорбящий вождь переживает ту же самую реакцию возбуждения, что и озадаченный охотник. Сначала миндалевидное тело в мозге вождя обратило внимание на тупик процесса мышления левого логического полушария – к этому привело то, что вождь долго и внимательно разглядывал тело усопшего. Миндалевидное тело интерпретирует это состояние тупика как страдание и запускает лимбическую реакцию страха, а также посылает нервные сигналы, чтобы активизировать систему возбуждения. Теперь, пока вождь продолжает размышлять о своей тоске и страхе, это возбуждение усиливается. Его сердце бьется чаще, дыхание становится поверхностным и учащенным, а лоб покрывается потом.

Вождь бездумно глядит на огонь, снова и снова прокручивая в голове свои мучительные мысли. Вскоре от костра остаются только тлеющие угли, и когда последний язычок пламени над ними вспыхивает и исчезает, вождя поражает внезапное озарение: «Огонь был ярким и живым, а теперь он потух и вскоре здесь останется только безжизненная серая зола». Когда последняя струйка дыма поднимается к небу, вождь поворачивается к телу своего покойного товарища. Ему кажется, что жизнь и дух покинули товарища таким же образом, как пламя покинуло потухший костер. И прежде чем он в состоянии сформулировать свою мысль, его поражает один образ: самая существенная часть его друга поднялась на небеса, подобно дыму – летящему вверх духу огня.

Сначала это просто мимолетная мысль, одна из возможностей, предложенная левым мозговым полушарием, занимавшимся интеллектуальным исследованием проблемы. Но в то же время правая сторона мозга предлагает холистические, интуитивные и невербальные решения проблемы. Как только интеллектуальное представление о вознесении духа попадает в сознание вождя, оно находит соответствие среди эмоциональных решений правого полушария. Внезапно два полушария мозга достигают согласия, что вызывает неврологический резонанс, который посылает позитивные нейронные импульсы лимбической системе и стимулирует центры удовольствия в гипоталамусе. Поскольку гипоталамус управляет автономной нервной системой, эти сильные импульсы удовольствия запускают реакцию системы умиротворения, так что вождь начинает испытывать великое спокойствие и чувство умиротворения.

Все это происходит мгновенно, то есть слишком быстро для того, чтобы сошла на нет реакция возбуждения, породившая тревогу у вождя. В какой-то важный момент здесь наблюдается активность как умиротворяющей, так и возбуждающей систем одновременно, так что вождь может чувствовать смесь страха и восторга, то есть то интенсивное состояние радостного возбуждения, которое некоторые нейробиологи называют «эврика-реакцией», когда человек переживает экстаз.

Эта вспышка озарения все меняет, вождь внезапно освобождается от тоски и отчаяния; в более глубоком смысле он чувствует, что освободился от оков смерти.

Это озарение для него обладает силой откровения свыше, это яркое и совершенно реальное переживание. В такой момент такие противоположности, как жизнь и смерть, уже не конфликтуют между собой; их конфликт был разрешен с помощью мифа. Вождь ясно видит абсолютную истину: духи умерших продолжают жить.

Он чувствует, что открыл великую истину. Это больше чем идея, это представление, которое он пережил в самых сокровенных глубинах своего ума.

Подобно истории о леопарде в кустах, интуитивная догадка вождя о посмертном существовании души может быть истиной, а может и не быть. Но важно, что эта идея основывается не только на игре воображения или мечте, но на чем-то более глубоком. Мы думаем, что все устойчивые мифы черпают свою силу из озарений, основанных на нейробиологических принципах, подобных тому озарению, что пережил вождь. Эти озарения могут иметь самые разные формы, и их могут порождать самые разные идеи. Скажем, тот же вождь мог бы увидеть туман, ползущий вверх по склону холма, и заключить, что, подобно этим таинственным облакам, умершие восходят вверх на священные холмы. Любая идея может привести к рождению мифа, если только в ней можно соединить логику с интуицией, что необходимо для достижения согласия между левым и правым мозговыми полушариями. Когда мозг достигает такой гармонии, неврологическая неопределенность преодолевается, экзистенциальные противоположности примиряются, и решается проблема причины. Тревожный ум видит в согласии всего мозга проблеск наивысшей истины. Кажется, что ум не просто понял эту истину, но живет ею, и данное качество висцерального переживания превращает идеи в мифы.

Такой индивидуальный миф может стать общим, когда, услышав о нем, другие люди найдут осмысленное и убедительное решение соответствующей проблемы. Это происходит не всегда. Члены племени вождя, например, не примут его представлений, если, когда он будет рассказывать им об этом, они не почувствуют в себе те же самые неврологические сигналы истинности, которые чувствовал вождь, когда получил свое озарение. Возможно, они не почувствуют тех интенсивных ощущений, что пережил вождь, но если хоть в малой степени переживут те же эмоции на неврологическом уровне, страстный рассказ вождя завоюет их доверие. Они поверят ему не потому, что он, как им кажется, прав, но потому, что они это прочувствовали. Они могут счесть, что вождь способен видеть невидимое, и создать на основе его представлений мифологическую систему.

Такой сценарий позволяет предположить, что процесс создания мифа включает два этапа. Во-первых, вспышка озарения, подкрепленная действием нейробиологических принципов, придает определенной истории авторитет мифа; во-вторых, пересказ этой истории вызывает у слушателей подобный, обычно более мягкий, отклик в виде чувства озарения.

Любая идея может привести к рождению мифа, если только в ней можно соединить логику с интуицией, что необходимо для достижения согласия между левым и правым мозговыми полушариями

Это ставит перед нами пару неизбежных, но захватывающих вопросов. Почему из всех возможных идей именно представление о душе, отправляющейся на небо, вызвало столь сильный холистический резонанс в уме вождя и почему эта же идея вызывает подобный резонанс в уме других людей? Или, если поставить вопрос шире: почему все мифы самых разных культур земного шара обладают таким потрясающим сходством? Прославившийся труд Джозефа Кэмпбелла и исследования других ученых о создании мифов очень ясно показывают, что в каждой культуре любой эпохи присутствует один и тот же набор мифологических мотивов: рождение от девы, очищение мира с помощью потопа, страна мертвых, изгнание из рая, человек, проглоченный китом или змеей, умирающие и воскресающие герои, первобытный похититель огня у богов…

Мифы разных народов обладают удивительным сходством в темах, деталях и целях. Так, Евангелия рассказывают нам о том, что Иисус провел сорок дней в пустыне, пребывая в посте и молитве и претерпевая искушения от сатаны, который хотел сделать так, чтобы Иисус отступил от своей веры и отказался от своего предназначения стать искупителем. Иисус выдержал все эти испытания и вернулся в мир преображенным человеком, готовым начать выполнение миссии, которая повлечет за собой его смерть на кресте с последующим воскресением, что откроет людям двери небес и вернет им дар вечной жизни.

В буддийских священных текстах говорится о том, как принц Сиддхартха просидел сорок дней в пустынном месте, предаваясь посту и медитации и претерпевая искушения демона Мары, который стремился отвлечь его от медитации и от исполнения его предназначения, призванного изменить судьбу мира. Принц выдержал все эти испытания в пустынном месте и, закончив медитации, стал преображенным существом, «умершим» для мира плоти и возрожденным в качестве чистого просвещенного духа, после чего научил мир тому, что можно понять истинный смысл смерти и страдания через освобождение от привязанности к материальному миру.

Возможно, часть подобных совпадений можно объяснить взаимным влиянием – один народ иногда мог заимствовать мифы у другого, а затем менять их в соответствии со своими потребностями. Но даже если бы все темы и символы мифов народов мира были чем-то заимствованным, что дало им такую универсальную власть? Почему по сути одни и те же истории настолько притягательны, скажем, для эскимосов, евреев, инков и кельтов, – то есть для народов, живущих в совершенно различных условиях?

Карл Густав Юнг считал, что мифы есть символическое выражение архетипов – врожденных форм мышления, которые, в их универсальной форме, существуют в глубине ума каждого человека. Джозеф Кэмпбелл так же, как и Юнг, считал, что мифы есть выражение базовых структурных компонентов ума.

Он думал, например, что именно влиянием этих глубинных структур, этих ментальных архетипов объясняется то сходство форм и пропорций творений древних архитекторов всего мира, будь то шумерские зиккураты, пирамиды майя или ступенчатые буддийские храмы.

Как полагал Кэмпбелл, на интерпретацию архетипов накладывало отпечаток множество разных факторов, таких как географическое положение, культурные потребности или даже характерные черты местных растений и животных. Однако по своей сути архетипические формы и идеи сохраняют значительное сходство. И иначе быть просто не может, поскольку они отражают неизменные аспекты ума.

«[Мифы], – говорит Кэмпбелл, – с помощью образов говорят нам о силах души, которые необходимо познать и включить в нашу жизнь, о тех силах, которыми всегда обладал дух человека и которые демонстрируют мудрость биологического вида, ту мудрость, которая позволяла человечеству выживать на протяжении многих тысячелетий».

Мифы были созданы фундаментальными неврологическими процессами, с помощью которых мозг постигает смысл окружающего мира

Существуют ли на самом деле описанные Юнгом архетипы или нет, мы согласны с тем, что мифы были созданы базовыми и универсальными аспектами ума, а в частности, фундаментальными неврологическими процессами, с помощью которых мозг постигает смысл окружающего мира. Хотя культура и психология могут оказать на них существенное влияние, именно неврологическая основа дает мифам устойчивую силу и авторитет, который позволяет им указывать нам выход из наших экзистенциальных страхов.

Рождение щенка Щенок обычно рожается головой вперед, спиной кверху. Постепенно щенок продвигается по родовым путям и его голова доходит до петли. В этот момент у суки бывает короткий отдых перед следующей схваткой, которая должна протолкнуть через отверстие таза плечи